ГАЙ:
Чего-то грустен наш центурион –
Сидит, бормочет, даже не бранится…
МУЦИЙ:
Чего уж веселиться! Я и сам
Готов молиться, чтобы поскорее
Нам выбраться из чёртовой дыры,
Которую зовут Ерусалимом.
Да разве это жизнь? И пыль, и вонь,
Жара, и эти грязные евреи
С их тарабарским языком, и всё –
Да, занесло нас, Гай, куда не надо.
Ты помнишь, как мы бились? Галл на галла
Ложился под ударами меча,
Британцы удирали со всех ног –
А нынче сторожим жидов вонючих
И охраняем лобные места.
ГАЙ:
Так боги захотели – значит, надо.
МУЦИЙ:
Все боги позабыли этот край,
Лишь черти здешние еще остались.
Ей-богу, я бы в сотне стал последним,
Охотно отдал все мои награды,
Когда бы нас отсюда отпустили
Куда-нибудь, где настоящий бой,
Где можно настоящую добычу
Урвать, а не вонючие лохмотья
Казненных.
ГАЙ:
Жалко, что ушёл Варавва, –
Обычай хорошо, а польза лучше.
Ручаюсь, мы о нем ещё услышим,
Он отомстит за то, что прокуратор
Его гулять на волю отпустил.
МУЦИЙ:
Мне будет по душе его ловить –
Он хоть чего-то стоит как противник.
Постой, сюда идет центурион.
Входит Лонгин.
ЛОНГИН:
Ну как, ребята, вроде всё спокойно?
ГАЙ:
Всё тихо. Только я вот говорю –
Варавва скоро нам себя покажет,
Как только снова шайку соберёт.
ЛОНГИН:
Да, верно, отпустили не того.
МУЦИЙ:
Конечно, не того – что мог нам сделать
Помешанный философ-самоучка?
Разрушил бы их храм – и слава богу,
Да и разрушить вряд ли бы сумел
С такою горсткою вонючих трусов!
ЛОНГИН:
Кто знает, может быть, уже недолго
Стоять осталось храму иудеев –
Его еще разрушит Иисус.
МУЦИЙ:
Ну, если и разрушит кто, так мы
Со скуки, а не тронутый покойник.
ЛОНГИН:
Я многое слыхал о нём. Ты помнишь,
Как солнце скрылось на три долгих часа,
Когда его распяли?
ГАЙ:
Это Митра
За что-нибудь прогневался на нас –
А может, не на нас, а на евреев,
Но очищаться все равно пришлось.
ЛОНГИН:
А солнце будто бы о нем скорбело.
МУЦИЙ:
О том, который «иудейский царь»?
Не может быть. Когда б по каждом мертвом
Задумало светило затмеваться,
То на земле была б сплошная ночь.
Какое солнцу дело до еврея?
Уж лучше бы жалело нас за то,
Что мы стоим и стережем их трупы
И слушаем их варварский язык,
Когда они с крестов ругают власти.
ЛОНГИН:
Он не ругал. Он крикнул только раз,
И то, по-моему, молился богу.
МУЦИЙ:
Ну за него отплакала та баба,
Которая вопила под крестом,
Покуда я её не оттащил,
Да паренек – тот, правда, плакал молча.
ЛОНГИН:
Я эту женщину пустил обратно –
Пусть плачет мать, от слёз бывает легче.
ГАЙ:
Да ты вообще себя так странно вел –
Зачем-то вылил половину фляги
Ему на губку…
МУЦИЙ:
Он-то не привык,
Как мы в походах к уксусной воде,
Так и скривился. Настоящий «царь» –
Ему и на кресте подай вина!
ЛОНГИН:
Он всё-таки спасибо мне сказал.
ГАЙ:
И платье дал со своего плеча?
А вот меня обманывают кости
Почти полгода мне не достается
Ни тряпочки казненных, ни гроша!
МУЦИЙ:
А ты зачем добил его копьем?
ЛОНГИН:
Он мучился… И юноша просил,
Чтобы ему полегче умереть.
ГАЙ:
Он мучился! Подумаешь, Загрей!
А где, скажи, мое второе ухо?
Его отсек какой-то негодяй
Из своры «иудейского царя».
ЛОНГИН:
Но Иисус же сам его унял.
ГАЙ:
Унять унял, а уха не вернешь.
МУЦИЙ:
Отращивай-ка волосы длиннее.
ГАЙ:
То волосы, а то – живое тело!
И после, главное, когда его,
Который был с мечом, хотели взять,
Он закричал: «Я знать его не знаю!»
И я не я, и лошадь не моя!
ЛОНГИН:
Да, этот от учителя отрекся.
А после, только прокричал петух,
Упал на землю и лежал полдня.
МУЦИЙ:
Чудной народ! Все поголовно трусы.
ЛОНГИН:
Тот шёл на смерть, не труся. Честно шёл.
МУЦИЙ:
Подумаешь, какой герой нашелся!
ЛОНГИН:
А он ведь мог бы и обороняться.
ГАЙ:
Клянусь последним ухом, это мог!
ЛОНГИН:
Он говорил, что умирал за нас.
И знаешь, я ему почти поверил,
Такие были у него глаза.
МУЦИЙ:
За нас?! Да это мы костьми ложимся
За них, за их спокойствие! Парфян
Кто от границ их прогонял? А галлов?
За нас? Нет я б его не добивал,
И дал помучиться еще мерзавцу!
ЛОНГИН:
Не надо, Муций. Ты его не видел
Когда он на меня смотрел с креста.
МУЦИЙ:
Я сторожил соседнего – и тот
Уж так глядел и так меня честил,
Что я его помучил, как умел!
Вот твари!
ЛОНГИН:
Муций, замолчи! Ведь ты
Ещё не знаешь, что случилось нынче!
ГАЙ:
А что могло случиться? Или нам
Позволили отсюда убираться,
И ты поэтому так добр, Лонгин?
ЛОНГИН:
Нет. Кстати, где тот негодяй, который
Нам выдал Иисуса поцелуем?
ГАЙ:
Иуда? Удавился на осине,
И я его свидетельствовал смерть.
ЛОНГИН:
И он, выходит, тоже что-то понял.
Вы знаете, когда его распяли,
Он так смотрел… Ведь он нас не винил
Ни в чём.
МУЦИЙ:
А в чем нас, собственно, винить?
Мы только исполнители приказа.
Да и какое он имеет право
Кого-нибудь еще винить – с креста?
ЛОНГИН:
Он нас жалел. Представь себе, жалел.
ГАЙ:
За что? У нас и впрямь собачья служба,
Но не ему жалеть легионеров.
Мы как-то обойдёмся без него.
ЛОНГИН:
А вот себя, похоже, не жалел –
Он чувствовал… да как бы вам сказать…
Он чувствовал, что должен умереть.
ГАЙ:
Ну что же – осознал свою вину,
И очень хорошо.
ЛОНГИН:
Он невиновен.
ГАЙ:
Ну, это уж не нам с тобой решать.
ЛОНГИН:
Я не могу уснуть с тех самых пор:
И лягу, и глаза закрою плотно –
А он стоит, стоит передо мной
И говорит: «Центурион, тебе
Простится грех твой, ибо сам не ведал
Ты, что творишь». Так ласково сказал…
МУЦИЙ:
Черт побери, и сны же у тебя!
ЛОНГИН:
Поверь мне, Муций, я не спал все ночи.
ГАЙ:
Да у тебя, похоже, лихорадка.
Со мной так было в первый год войны,
Когда я первого врага убил,
Он всё мне снился. А пустили кровь –
И полегчало. А потом забылось.
Сходи сегодня к лекарю, Лонгин.
ЛОНГИН:
Таких болезней лекаря не лечат.
А он – он исцелился без врачей.
МУЦИЙ:
Кто?
ЛОНГИН:
Иисус. Да, я же не сказал:
Сегодня гроб его нашли пустым,
И стража говорит, что он вознёсся.
А женщины там ангела видали.
МУЦИЙ:
Ну, стражникам теперь придется туго!
Наверно, дали выкупить его
Для похорон, да тут-то и попались.
ГАЙ:
А что за ангел был, центурион?
ЛОНГИН:
Он женщинам сказал, что Иисус
Воскрес из мертвых и вознёсся в небо,
К отцу, что он, выходит, божий сын.
А мне уже давно казалось – он
Не просто человек, а что-то больше.
МУЦИЙ:
Да просто нынче у евреев праздник,
Вот с пьяных глаз они и увидали
И ангела, и остальное – вот!
ЛОНГИН:
Я тоже видел ангела. Он белый.
ГАЙ:
Скорее это белая горячка.
Сходи к врачу, Лонгин, ты заболел.
ЛОНГИН:
Ты помнишь, Гай, чтоб я болел без раны?
Нет, в самом деле, он не человек.
Мне страшно – уж не бога ль мы распяли?
МУЦИЙ:
Да ты сошёл с ума! Какого бога?
ЛОНГИН:
Неведомого. Помнишь, тот алтарь?
ГАЙ:
Да, Муций, помолчи – быть может, правда,
Он бог – как Александр, Осирис, Август…
Теперь попробуй разберись в богах!
Им скоро станет тесно на Олимпе.
МУЦИЙ:
Бог – дал себя распять? Не верю, Гай!
ГАЙ:
Осирис тоже умер и воскрес.
ЛОНГИН:
Я видел ангела. Я виноват,
Но я прощён. И этот новый бог –
Он выше и Осириса, и Марса.
Я в это верю. Муций, не мешай.
Я ухожу искать учеников
Его оставшихся, и мне простится
Всё, что я сделал, все мои грехи,
И все грехи моих покойных предков,
И нам откроет рай свои врата.
Я ухожу. Кто спросит – «неизвестно
Куда». На поиски. На горний свет (уходит).
МУЦИЙ:
Да он действительно сошел с ума!
ГАЙ:
Наверное. Но вера – дело сердца.
